Tverigrad.ru продолжает публиковать интервью с митрополитом Тверским и Кашинским Амвросием, который был назначен на этот пост решением Священного Синода РПЦ 25 августа 2020 года. Напомним, в первой части интервью архиерей рассказал о своих впечатлениях от Тверской области, церковных доходах, ошибках священников, судьбе Спасо-Преображенского собора Твери, своем отношении к «крестным летам» и о том, как изменилась жизнь епархии во времена коронавируса.
Во второй части интервью митрополит Амвросий ответил на личные вопросы о семье, службе в армии и о многом другом.
Виталий Ермаков, будующий митрополит Амвросий, родился 15 июня 1970 года в селе Лужки Железногорского района Курской области в семье рабочих. Кстати, до начала XX века местные жители называли себя «монастырскими», так как ранее Лужки принадлежали московскому Данилову монастырю. И вот, рожденный в «монастырском» селе мальчик через два десятка лет и сам стал монахом…
— В мое время никто об этом не знал и не говорил (о том, что село называли «монастырским», — прим. авт). В этом селе выросла моя мама и ее воспитательница — приёмная мама, а также ее родственники. Я жил практически с рождения в новом городе Железногорске, но все каникулы и почти все выходные в детстве проводил в Лужках. О том, что Лужки имели какое то отношение к Данилову монастырю, я узнал сравнительно недавно. К сожалению села больше нет. Оно физически уничтожено: на его земле теперь отвал из карьера, где добывают руду. Нет больше ни домов, ни реки, ни садов и заливных лугов. Мои бабушки были по духу и жизни, не по постригу, монахинями. Это им спасибо за добрый пример христианской жизни.
— Что за история о том, что в школе Вам не хотели выдавать аттестат из-за того, что Вы не скрывали своих взглядов, своей веры в Бога? Действительно ли одноклассники и их родители вступились за Вас, пригрозив директору школы бойкотировать выпускной вечер?
— Да, все так и было.
— Очень личный вопрос: отец бросил семью, когда Вам было четыре года. Вы его простили? Видели его после этого?
— Видел. Он провожал меня в школу. Простил. Но когда разыскал номер его телефона, далеко не сразу позвонил. А когда позвонил, по нему больше никто не отвечал. Началась война в Донбассе. Молюсь о его упокоении.
— Ни в одном интервью не встретил Вашего подробного рассказа о службе в армии. Меж тем, служили Вы два года. Где и как Вы служили? Столкнулись ли с «дедовщиной», распространенной в то время? В одном из интервью Вы упомянули, что «поступал в армию от Церкви», но не объяснили, что это значит. Расскажите об этом. И еще Вы не раз говорили, что служба в армии в последствии Вам очень помогла в церковном служении. Как именно?
— Я очень хорошо запомнил день своего призыва. Это был 1988 год, 17 декабря, день памяти великомученицы Варвары, которую я почитал с детства. Накануне в Никольском храме п. Кромы (Орловская епархия) я еще управлял хором за всенощным бдением. Помню, с каким глубоким чувством, смешанным с некоторым страхом от предстоящей неизвестности, вместе со всеми пел акафист святой Варваре, а после службы мои родственники, священники и все те, кто жил при церкви, собрались в трапезной и устроили проводы в армию. Обычно на праздник иконы Божией Матери «Знамение» 10 декабря в наш храм приезжал архиерей. Готовились к его приезду и в том году. Из Москвы привезли хорошую рыбу и прочий дефицит. Но так получилось, что владыка почему-то не приехал и настоятель распорядился все это выставить на стол на мои проводы. Вечером отслужили всенощное бдение, а после него устроили ужин в праздничной приходской трапезной. На нем были мои мама, бабушка, родственники, немногочисленная молодежь прихода, постоянные прихожане, хор, художники из Москвы, которые расписывали храм. Меня усадили в архиерейское кресло, а рядом посадили маму и бабушку. Мы общались, пели песни, произносили тосты. Таким образом, в армию меня проводили от церкви.
Утром следующего дня нас посадили в поезд, и мы поехали в Харьков, в учебку. Почти месяц я не выходил из части. Без храма было трудно. Когда приняли присягу, с мамой пошел в первое увольнение. Мы сразу направились в Благовещенский собор Харькова и там провели практически все время. То, что перестаешь ценить на гражданке, в армии приобретает особую ценность.
Незадолго до призыва мне подарили маленькое, со спичечный коробок, Евангелие от Марка. Его я прятал в тумбочке, читал, когда было время, и всегда брал с собой в караул. Молитвы знал наизусть очень многие. Утренние и вечерние молитвы знал назубок с детства, поэтому читал их практически каждый день. Первые полгода тихо шептал прямо в кровати, накрывшись одеялом. Я всегда просыпался минут за 15 до подъема (срабатывали биологические часы), лежа читал утренние молитвы, дожидался ненавистного: «Ррота-а-а, па-адъё-ём!!!» Вечером, набегавшийся и уставший, после отбоя всегда начинал читать вечернее правило. Правда, не всегда до конца… Мысли путались, часто засыпал где-нибудь на середине правила.
Праздники переживал с особым чувством. В зависимости от того, где их встречал, отмечал по-разному. В начале моей службы чаще всего это происходило в учебной аудитории. Офицеры не любили нам что-либо преподавать. Сидели за преподавательским столом, занимались своими делами. Мы же должны были выполнять главное условие – сидеть тихо, а если зайдет проверка, демонстрировать, что идет полноценный учебный процесс. Такой подход позволял и нам заниматься своими делами. Если этот день был праздником нашей Церкви, я внутренне переживал его именно богослужебно. Всем сердцем своим и мыслями был у себя в храме, в Кромах. А форму, как молитвенно отметить этот день, придумал такую: вечером, когда шло всенощное бдение, в особую тетрадь по памяти писал тексты песнопений, внутри себя пел их. То же было и утром: записывал по памяти тексты тех молитвословий, которые относились к данному времени, пока маршировали по плацу или шли строем в учебный корпус, успевал мысленно или незаметно шевеля губами прочитать и пропеть молитвословия праздника.
Больше всего запомнил свои богослужения в карауле. Вот где было раздолье! Никогда в своей жизни, наверное, я не молился так, как в снежные, холодные и ветряные ночи в карауле! У меня под охраной было три самых стратегически важных объекта: склад вооружения, ГСМ и автопарк. Позже, когда я сам уже стал командиром отделения, на этих объектах сделали два поста. Когда же был часовым, существовал только один. Время было непростое. Война в Афганистане. Часто снимали часовых в разных частях, отбирали оружие. Бдительность должна была быть колоссальной! Но когда идешь в очередную смену в четыре часа ночи, сон просто валит с ног. В такие караулы я пел наизусть все всенощное бдение, вспоминал стихиры воскресные или праздника, читал наизусть шестопсалмие. Даже ектении все произносил и на них же отвечал: «Господи, помилуй»! Темнота, ветер воет. Послышался лязг, резко оборачиваешься и оглядываешься вокруг, ищешь источник, а вдруг реальная угроза? Но Бог миловал.
Очень хорошо запомнил несение караула в комендатуре. Это был праздник Крещения Господня. Ночью стоял на посту, читал свое маленькое Евангелие и пел песнопения праздника Крещения Господня.
А утром Бог подарил возможность увидеть собор, хотя бы издалека. Нас по тревоге подняли, и мы поехали на крытой машине в одно из общежитий, куда ломились сбежавшие в самоволку солдатики. Их мы так и не поймали. Зато проехали мимо кафедрального собора. Звонили колокола, и люди несли домой освященную воду. Для меня это был подарок Неба!
В роте с самого начала все знали, что я верующий. Мне нечего было скрывать, ведь характеристика в армию давалась с места работы или учебы, я же работал после школы регентом в церкви. Характеристика, подписанная монахиней Феофанией, старостой храма, лежала у меня в личном деле. Поэтому, когда в один из первых дней моей службы нас построили и скомандовали: «Верующие, выйти из строя», вышли пятеро мусульман и я. Увы, христиан больше не было. После этого со стороны сослуживцев посыпались обычные вопросы того времени: «О! А ты в Бога веришь? А где Он? А ты Его видел?» Я, как мог, отвечал. Хотя апологет из меня никудышный, ведь я сам никогда не находился в поисках и борениях. Для меня Бог – мой, родной, существующий всегда, с раннего детства, без всяких доказательств. Через какое-то время все стали считать, что я учился в семинарии. Каждый новый призыв узнавал об этом в первую очередь. В семинарию же я только стремился поступить.
Через пару дней после выяснения, кто из верующих попал в роту, меня вызвал командир роты. Он спросил, буду ли я принимать присягу. Я ответил положительно. Командир растерялся: «Подожди, ты же верующий, вам оружие в руки брать нельзя?» «Так я же не баптист! Я православный!» — ответил я ему и привел в пример и благословение преподобным Сергием Пересвета и Осляби, и подвиги Александра Невского, и недавно канонизированного Димитрия Донского. «Так ты примешь присягу?»- с недоверием снова спросил командир. «Ну, конечно, да,» — сказал я. И все-таки ротный остался в недоумении. Вот такие знания о религии имели советские офицеры.
А затем вышел приказ министра обороны вернуть всех, кто был призван из институтов, на гражданку. Так я и еще несколько человек были оставлены сержантами в учебке. И у нас началась новая жизнь. Каждые полгода приходили новые бойцы, и через шесть месяцев они отправлялись в войска. Я был назначен командиром отделения и каптерщиком. Фактически же многие дела делал за старшину роты и даже за ротного. Они доверяли мне и прикрывали от заместителя командира батальона по политработе. Он меня сразу невзлюбил и записал, как верующего, в классовые враги.
Как и в курсантский период, несколько раз выезжали в учебный центр, где обучали ребят несению службы на КПОРИ (Командный пункт обработки радиолокационной информации). Этой премудрости я учился несколько месяцев перед армией еще в ДОСААФе в Орле.
В учебном центре было голодно. Есть хотелось всегда. Если удавалось прихватить из столовой кусок хлеба в кармане, его растягивали до ужина. В части тоже кормили неважно. Вспоминаются перемёрзшие и полусгнившие овощи, из которых делалось рагу. В первые месяцы так же очень хотелось есть, от меня остались кожа да кости.
Первый мой набор, после того как я стал командиром отделения, вспоминаю с большой теплотой. Это был очень дружный коллектив. Ребята умели за себя постоять, друг друга в обиду не давали. Помню, не разобравшись в ситуации, я наказал одного курсанта. Ко мне пришли ребята и рассказали о его проблеме. Я отменил свое решение, потом вместе ему еще и помогали. Помню почти всех солдат этого призыва по именам и фамилиям. Но связь со всеми потеряна. Хотя первые годы со многими переписывался. Листая альбом с немногочисленными фотографиями, с теплотой вспоминаю все в мельчайших деталях.
Сержантский состав у нас был великолепный. Нас было десять человек в роте: в каждом взводе замкомандира взвода и командир отделения. К моей вере они относились с большим уважением. Я понимал, что по моим поступкам судят о всей Церкви, о верующих, даже о Боге, поэтому старался вести себя так, чтобы через меня не пришло никакое искушение для окружающих. Мне это было нетрудно. Никогда в жизни не курил, не ругался матом. Для меня это было и остается принципиальным. Со временем ребята в моем присутствии перестали ругаться, а в каптерке никто, кроме ее главного хозяина прапорщика, не позволял себе курить в моем присутствии. Но скучными мы не были.
Я не жалею, что два года жизни отдал армии. Она мне многое дала. Для меня достаточно суровая Московская семинария показалась после армии просто курортом, в то время как некоторые мои однокашники переживали условия семинарской жизни негативно, тяжело и скептически. Тот, кто служил в армии, всегда чувствует и быстро понимает другого, имеющего этот жизненный опыт. И напротив. В моей службе было не все гладко. Но не было тогда той жестокости, о которой сегодня часто узнаешь из СМИ.
— Год назад в интервью протоиерею Максиму Первозванскому Вы сказали, что отговариваете как от поспешного монашества, так и от поспешного брака. Меж тем, Вы сами были пострижены в монахи в достаточно раннем возрасте — в 23 года. Можно ли в таком возрасте принять столь важное решение? Насколько оно осознанно? Бывало ли, что жалели о том, что отказались от мирской жизни, от возможности образовать семью, завести детей? Почему выбрали именно монашество, а не стали обычным священником?
— В 24 года, — поправил митрополит. — Разве это рано? Я никогда не пожалел о принятом решении. Это ведь были 90-е годы, период особой церковной романтики. Мы, молодые студенты Московской духовной академии, видели, что Церковь возрождается и нам хотелось поучаствовать в этом всеми силами. Я понимал, что став женатым священником, не смогу уделять все внимание семье. Я такой человек, что если на чем-то сосредотачиваюсь, то все остальное для меня становится маловажным. Хотя, конечно, был период, когда я хотел иметь семью и детей, и мы с одноклассницей даже строили планы, но если бы бы у меня была семья, теперь я хорошо это понимаю, то мне было бы сложно с полной отдачей служить Церкви. А для меня Церковь с детства стала самым драгоценным пространством. Служить без остатка я хотел всегда и желаю теперь. Я даже домашних животных не завожу, потому что не смогу дарить им должные время и внимание, а времени достаточного для этого нет.
За годы ректорства в Санкт-Петербурге, а потом в Москве, я не раз убедился в том, что принятие решения о монашестве или о браке не может быть поспешным. Здесь речь даже не о возрасте. К 21-22 годам юноша и девушка могут уже встречаться года три, если у них любовь с первого курса. То же и о монашестве: если человек уже несколько лет твердо к этому идет, то это не поспешный выбор. А если он только вчера еще гулял с девушкой, она его бросила, он в порыве чувств собирается принять постриг — вот это не правильно. И к монашеству и к браку стоит подходить уже в какой-то мере укоренившись в своей любви. Проверив, испытав свои чувства и свои намерения. Безо всякой поспешности, ибо этот выбор совершается один раз и на всю жизнь.
— Вы как-то сказали: «В советское время я искал в церкви свободу от гнета, который ощущал со стороны некоторых структур и органов». А что Вы ищете, и что находите в церкви сейчас?
— Сейчас Церковь для меня — и есть жизнь. У меня ведь ничего кроме церковной жизни и нет. Последние двадцать лет я либо на богослужении, либо работаю в кабинете. Естественно, работаю над вопросами церковной жизни. Когда-то я бежал в Церковь от советской действительности. И с тех пор я живу в Церкви, мне даже и сравнивать-то не с чем.
— Есть ли у Вас свободное время? Как его проводите, как отдыхаете, чем увлекаетесь? Быть может, есть хобби — спорт, музыка (учитывая то, что вы были регентом церковного хора), книги. Монашество для многих синоним аскетизму, можно ли так сказать о Вашем укладе жизни?
— Сейчас свободного времени почти нет. Разве что немного утром. Я рано встаю, чаще всего в половину шестого. Час или полтора занимает монашеское правило. Потом, если нет Литургии я могу в тишине попить чай. Люблю пить зеленый чай утром. К началу рабочего дня приезжаю в епархию. И прямо с этого времени начинаются встречи, совещания, обсуждения. Я состою в нескольких общецерковных комиссиях и комитетах, так что помимо епархиальных вопросов на повестке множество общецерковных обсуждений. Обедаю в епархии, ужин мне обычно собирают с собой. Часто рабочий день длится до глубокого вечера. После работы в епархии бывают встречи в городе, знакомства с людьми, с коллективами предприятий. Меня хватает только на вечернее правило, я рано засыпаю, где-то в десять часов вечера. Перед сном или в машине успеваю прочесть несколько страниц книги.
Иногда, по праздникам, когда епархиальное управление не работает, у меня остается вторая половина дня, после Божественной литургии. Тогда я могу и почитать и послушать что-то, подышать свежим воздухом. Из музыки, действительно, я слушаю в основном хоровое церковное пение — меня оно сильно увлекает, я в нем разбираюсь. Люблю читать книги, хотя, повторюсь, времени на регулярное чтение почти что не остается. Надеюсь, так будет не всегда. Спорт к сожалению забросил, ведь он требует регулярности. Надеюсь понемногу восстановить свои занятия в предстоящий пост, ведь это время особых усилий над собой, в том числе и в том, в чем стал лениться.
Я не считаю себя аскетом. Ем то, что готовят в епархии сотрудникам. Часто служу на приходах и остаюсь на обед — не могу сказать, что это очень аскетично, ведь на приходах Тверской епархии невероятно вкусно готовят. Хотя и стараюсь ограничивать себя в пище, но до аскетизма ещё далеко.
